Священномученик Гермоге́н (Долганев), Тобольский, епископ

Священномученик Гермоген (Долганев), епископ Тобольский и Сибирский, священномученики Петр Корелин, Ефрем Долганев, Михаил Макаров и мученик Константин Минятов

Священномученик Гермоген родился 25 апреля 1858 года в семье священника Херсонской епархии Ефрема Павловича Долганева и в крещении был наречен Георгием. У священника Ефрема Долганева и его супруги Варвары Исидоровны было шестеро детей. Приход, где он служил, был небогатым, и семья была весьма ограничена в средствах. Отец Ефрем старался быть образцовым пастырем и учил всех, как писал о том один из его сыновей, своим «примером порядку, чистоте, опрятности, любви к благолепию службы, красоте храма, облачений, сосудов, лампад, всего чина церковного…»^[1].

Низшее и среднее образование Георгий получил в духовных учебных заведениях родной епархии. Желая получить кроме духовного образования еще и светское, Георгий во время обучения в 5-м классе Одесской Духовной семинарии подал прошение об увольнении его из семинарии; выдержав экзамен на аттестат зрелости при классической гимназии города Ананьева Херсонской губернии, он поступил на юридический факультет Новороссийского университета, который окончил в 1889 году с правом предоставления сочинения на степень кандидата права без дополнительных экзаменов^[2].

Глубоко религиозный с детских лет, Георгий рано почувствовал влечение к подвижнической жизни, но решительный шаг ему помог сделать архиепископ Херсонский Никанор (Бровкович), и в 1889 году Георгий поступил на историческое отделение Санкт-Петербургской Духовной академии. 28 ноября 1890 года ректор академии епископ Антоний (Вадковский) постриг его в монашество с наречением имени Гермоген; 2 декабря того же года епископ Антоний рукоположил его во иеродиакона, а 15 марта 1892 года – во иеромонаха. Студентом академии отец Гермоген много потрудился как проповедник, принимая активное участие в деятельности кружка студентов-проповедников.

В академии он занимался исключительно академическими науками, избегая лишних знакомств, чтобы не впасть в многоразличные искушения и стремясь исполнить слова, сказанные ему митрополитом Санкт-Петербургским Исидором (Никольским): «Уклоняйся от таких дел и сообщества, которые могут отклонять тебя от настоящего твоего дела и твоих обязанностей»^[3].

В 1891 году один из студентов, иеромонах Тихон^[4], стал развивать среди студентов идею о духовной пользе и преимуществе миссионерского подвига перед академическими занятиями; он сам хотел вступить на это поприще и желал, чтобы этот труд с ним разделил иеромонах Гермоген, оставив дальнейшее обучение в академии; рассчитывая, что талантливый проповедник и ревностный монах станет его подчиненным в организуемой им миссии, он стал говорить многим, и в частности ректору академии епископу Антонию (Вадковскому), что иеромонах Гермоген желает стать миссионером.

Иеромонах Гермоген сначала игнорировал эти слухи, но затем стал смущаться, что, может быть, академическое начальство воспринимает их как невысказанные, но действительные его пожелания; он обратился с этим вопросом к ректору академии, епископу Антонию, на что тот ответил: «Не обращайте никакого внимания».

Однако помыслы не оставляли его, все задавая и задавая ему один и тот же вопрос: «А нет ли в том Промысла Божия, чтобы оставить занятия в академии и перейти на миссионерское поприще?» Желая определиться в них, он написал письма тогдашнему своему духовному отцу иеросхимонаху Евгению на Святую гору Афон и своему отцу-священнику, испрашивая у них совета. Вскоре он получил ответ с Афона.

Духовник писал ему: «На вопросы твои можно сказать: сиди-ка ты на своем месте… Птичку, как выпрыгнет из клетки, то и сейчас и подхватывает ее кот, так и ты: остерегайся удаляться, а слушай и почитай начальников: они знают тебя более, нежели ты сам себя; где пострижен, там и пребывай, доколе выдержишь все науки, – а там и разуму прибавится, и завистников убавится, а Господь сохранит и попечется о твоей скромности, и будет тебе весело тогда, и глаза у тебя раскроются, и благо получишь от Бога…»^[5] Отец же прямо написал, что благословляет кончать курс академии.

Получив столь определенные ответы, иеромонах Гермоген «стал уже с гневом и презрением встречать всякий… слух или даже намек на какие-либо перемены»^[6]; он решил объясниться и с иеромонахом Тихоном, к которому поначалу относился с бесконечным уважением и доверием, но который, однако, и добивался ухода его из академии и перехода на миссионерское поприще под свое начало; он категорически отказался от предложения уйти из академии, и предложивший сообщил отцу-ректору, что иеромонах Гермоген передумал и решил отказаться от того, на что ранее будто бы дал согласие. Желая объясниться до конца с тем, через кого пришло по немощи искусившегося искушение, отец Гермоген написал ему: «Благодарю Господа Бога, Его Пречистую Матерь и святого Ангела Хранителя, что расстроили и отклонили от меня пагубную сеть своеволия Они Сами, а не я. Слава Богу за все! От всей души радуюсь и благодарю Господа, что послал мне своевременные и благодетельные искушения. На Вас же… я не имею вовсе никакого злопамятства и от всей души и сердца прощаю, сознавая свое крайнее недостоинство и окаянство; простите меня, прошу я и Вас, ради Бога: я написал все по-братски, не для укорения Вас, но для назидания самого себя, чтобы эти записки помогали мне впредь быть с людьми осторожнее… После всего обращаюсь к Вашей иеромонашеской совести и прошу… не распространять в среде моих товарищей и братий-монахов ложных новых слухов и мнений, будто Бог не положил отцу Гермогену на сердце ехать вместе с Вами…

Простите за братскую откровенность… Да простит и Вас Господь за Ваши ошибки и да не помянет ни в сем веке, ни в будущем. Прошу не переставать молиться о мне, я молюсь о Вас по-прежнему, подчас и сильнее прежнего…»^[7]

Окончив Духовную академию, иеромонах Гермоген 17 сентября 1893 года был назначен инспектором Тифлисской Духовной семинарии. Характеризуя его на этой должности исключительно как монаха, готового жертвовать всем ради ближнего, ректор семинарии архимандрит Серафим (Мещеряков)^[8], не сочувствовавший чисто монашескому и глубоко христианскому образу жизни иеромонаха Гермогена, писал: «Будучи инспектором, он помещал в своей квартире то преподавателей, то учеников, а сам жил в одной из двух комнат…»^[9]

Во время исполнения обязанностей инспектора он состоял членом Грузинского епархиального училищного совета и председателем экзаменационной комиссии для испытания знаний кандидатов, желающих быть учителями церковно-приходских школ, а также диаконами и священниками. 28 октября 1893 года экзарх Грузии архиепископ Владимир (Богоявленский) назначил иеромонаха Гермогена членом Комитета Братства для вспомоществования нуждающимся ученикам Тифлисской Духовной семинарии. В апреле 1894 года иеромонах Гермоген был награжден наперсным крестом. С 10 июня 1896 года он по благословению архиепископа Владимира стал исполнять должность ректора семинарии и был им назначен председателем Грузинского епархиального совета, цензором проповедей и редактором журнала «Вестник Грузинского экзархата».

14 мая 1898 года отец Гермоген был возведен в сан архимандрита, а 18 июля того же года назначен ректором Тифлисской Духовной семинарии, председателем Комитета Братства святого апостола Андрея Первозванного при Тифлисской Духовной семинарии и членом Общества восстановления православного христианства на Кавказе^[10]. Инспектором семинарии был назначен иеромонах Димитрий (Абашидзе). О них писал епископ Серафим (Мещеряков): «Святые отцы Гермоген и Димитрий совсем замолили учеников семинарии. Что‑то будет. Я издали им рукоплещу и буду очень рад, если придется услышать, что это их воздействие не прошло бесследно»^[11].

Здесь отцу Гермогену пришлось столкнуться с дерзким, лукавым и лживым Джугашвили, тогда студентом Тифлисской Духовной семинарии, а в будущем разорителем России и беспощадным гонителем Церкви. Он поступил в семинарию в 1894 году, когда в ней инспектором был иеромонах Гермоген. Отпросившись на воскресенье из семинарии под предлогом похорон своего товарища, Джугашвили не вернулся в срок и, оправдывая уклонение от занятий и прогулы, написал, что возникли будто бы обстоятельства, «связывающие руки самому сильному в каком бы отношении ни было человеку: так много потерпевшая от холодной судьбы мать умершего со слезами умоляет меня “быть ее сыном, хоть на неделю”. Никак не могу устоять при виде плачущей матери и – надеюсь, простите – решился тут остаться, тем более что в среду отпускаете желающих»^[12].

Отец Гермоген не стал тогда расследовать обстоятельств за невозможностью уличить дерзкого семинариста во лжи; только много позже, когда он был уже ректором семинарии, весной 1899 года он отчислил Джугашвили из семинарии как не явившегося на экзамены^[13].

19 октября 1897 года отец Гермоген положил начало деятельности Епархиального миссионерского духовно-просветительного Братства в городе Тифлисе. В очерке, посвященном задачам и деятельности Братства, архимандрит Гермоген в 1898 году написал: «Наше дорогое Братство совершает вторую годовщину, о, как хочется сказать – вторую годовщину своей доброй и истинной христианской жизни и такой же христианской деятельности, как хочется прежде всего наблюдать… что… все члены нашего юного Братства живут и обращаются друг с другом и со всеми окружающими людьми в духе братолюбия, доброты, простоты, истиннейшего христианского радушия и благожелательности, к каковым братским чувствованиям и настроениям таинственно зовет нас всегда и Дух Божий, Зиждитель Церкви и ее братского единства: “Се что добро или что красно, но еже жити братии вкупе…” [Пс.132,1]. Этот дух братолюбия, дух взаимного сочувствия и радушия и есть, собственно, основная, коренная, духовно-созидательная сила в христианском Братстве, это есть и могучий нравственный капитал, несокрушимый камень, или крепкая скала Петровой живой веры и в то же время связывающий духовно-строительный цемент. Словом, братолюбие и взаимное братское сочувствие есть и необходимейшая сила строительная, и материал существенный, которыми должны строиться и на которых должны стоять всеми сторонами своей жизни и деятельности наши христианские братства…

Братство обратило свое внимание прежде всего на самые заброшенные и запущенные в религиозно-нравственном отношении пункты города Тифлиса. Так, на первых порах деятельности предметом забот Братства была всем известная своим дурным нравственным состоянием местность – Колючая Балка с прилегающими к ней улицами и проулками…

Наше Братство – значительно еще ранее своей внешней официальной организации – в виде особого доброхотного кружка лиц, воодушевленных ревностнейшим стремлением к возможно большему развитию и преуспеянию в местном обществе религиозно-нравственного просвещения, по благословению Высокопреосвященнейшего Владимира, бывшего экзарха Грузии, открыло здесь, как некоторую религиозно-нравственную крепость для борьбы с окружающим злом, молитвенный дом в честь святителя Феодосия Черниговского^[14]. Вскоре, также по особому усиленному ходатайству приходского пастыря и того же зарождавшегося Братства-кружка в этой несчастной местности была открыта Грузинским епархиальным училищным советом для местных детей обоего пола церковно-приходская школа, как вторая, не менее могучая духовно-нравственная крепость для совместной борьбы с тем же злом, широко здесь, на свободе, разлившимся.

Так Святая Мать, Православная Церковь, в лице младенчествовавшего еще Братства нашего в духовном всеоружии выступила на упорную и пламенную борьбу с огнедышащим и разинувшим свою адскую пасть нравственным злом за своих несчастных, всеми покинутых и уже исчезавших в бездне погибели православных чад и русских людей…

Интересно приметить здесь: помещения, назначенные для этих занятий с детьми, никогда не могли вместить всех желавших посещать уроки, но матери все-таки приводили своих не принятых на занятия малюток, чтобы они хотя бы присутствовали только во время этих занятий, говоря при этом всегда: “Пусть хоть посидит здесь, все добру научится”…

К числу прекрасных духовно-нравственных средств нашего Братства должно отнести его постоянные заботы о раздаче и распространении в обществе книг и брошюр религиозно-нравственного содержания, учреждение во всех храмах, находящихся в заведовании Братства, частого, а где возможно повседневного, истово и с благоговейной тщательностью совершаемого богослужения, безвозмездное совершение общих молебнов, панихид, чтение синодиков с именами членов Братства и других лиц…»^[15]

Архимандрит Гермоген участвовал во всех миссионерских и просветительских начинаниях в Тифлисе, в чем бы они ни выражались – в беседах или в крестных ходах, которые, впрочем, всегда завершались поучениями или проповедями. Вечером 20 апреля 1899 года архимандрит Гермоген вместе с духовенством отслужил вечерню в молитвенном доме святителя Феодосия. После вечерни был совершен крестный ход по Колючей и Московской Балкам. По окончании его перед входом в молитвенный дом отец Гермоген обратился к народу со словом, в котором разъяснил значение крестных ходов и в особенности в пасхальные дни, когда Церковь празднует победу Христову над врагами – адом и смертью.

После отпуста, сказанного уже внутри молитвенного дома, народ стал подходить ко кресту. И одна из обитательниц Колючей Балки, старушка, обратилась к отцу Гермогену с безыскусными словами благодарности. «Не знаем, как благодарить Вас, отец-ректор, за то, что Вы не забываете нас и молитесь за нас; мы также никогда не забудем Вас и всегда будем молиться за Вас»^[16], – сказала она.

Несмотря на всю самоотверженность архимандрита Гермогена и его сподвижников, миссионерские инициативы в Тифлисе претерпевали немалые трудности; 27 августа 1900 года он писал назначенному в 1898 году экзархом Грузии архиепископу Флавиану (Городецкому): «От глубины наболевшей души прошу Вас, незабвенный архипастырь и отец, всегда оставлять меня и мое служение в единой Вашей воле и власти, как Вы всегда и благоволите делать, всячески защищая мои права и авторитет: наболела же душа моя потому, что некоторые скорпионы церковные не перестают всячески угрызать ее даже под покровом Вашего благоволения и милости… Церковные скорпионы не перестают жалить меня особенно за учреждение молитвенного дома святителя Феодосия (были, правда, нападки и угрызения за миссионерские школы и многие другие церковные предприятия, которые всячески опорочивались и уничижались клеветою и всякою неправдою). Ввиду этого, от глубины души, даже откровенно скажу и со слезами действительными, а не риторическими, прошу Вас защитить мое дело с молитвенным домом святителя Феодосия и не предавать меня “зубом их” (врагов моих). С надеждой на Вашу архипастырскую милость и снисхождение я решился вновь прислать Вам братский журнал, в котором решается участь молитвенного дома святителя Феодосия…»^[17]

Архиепископ Флавиан вскоре сообщил ему, что он призывается на святительское служение. В ответ архимандрит Гермоген писал: «Пришла в трепет и ужас душа моя недостойная при известии, что я призываюсь и избран на служение архипастырское, – поистине мне страшно стало за мое непотребство и негодность мою для ношения высочайшей благодати святительства!.. Безгранично и невыразимо благодарен Вам за Ваши добрые, любящие чувства ко мне и благожелания… Чую и чувствую Вашу отеческую доброту и любовь ко мне, недостойному, чувствую также и любовь всех, призывающих меня к служению, но все-таки страшно и страшно, – страшит самое служение, страшна святейшая благодать Духа Божия, которую я должен восприять чистой душой, светлым духом и умом, непорочным телом, но где, окаянному, взять этой чистоты, светлости, непорочности?!

Не думал я, что так вдруг возьмут меня от рабочих занятий моих и от службы послушника: я полюбил, я сжился с многими милыми трудовыми занятиями, совершавшимися по Вашему благословению и под Вашим руководством, при Вашем нравственном одобрении и подкреплении; теперь же меня призывают к шири, к власти и высокому вдохновению святительского богослужения и молитв!.. Дорогой и глубокочтимый Владыка! Как бы хотелось мне по приезде в Петербург иметь сроку хотя бы недели две до посвящения, чтобы уединиться мне и прийти в себя, ибо здесь не могу этого сделать никак, хотя и стараюсь и принимаю меры!.. Дела стараюсь привести в порядок, чтоб сдать потом скоро и аккуратно… Одежды у меня, облачения тоже нет, и денег и вовсе нет…»^[18]

14 января 1901 года в Казанском соборе Санкт-Петербурга состоялась хиротония архимандрита Гермогена во епископа Вольского, викария Саратовской епархии. Чин хиротонии возглавил митрополит Санкт-Петербургский Антоний (Вадковский).

При вручении епископу Гермогену архиерейского жезла митрополит Антоний сказал: «Возлюбленный о Господе брат, Преосвященный епископ Гермоген! Размышляя о вступлении нашем в новый, ХХ век по Рождестве Христовом, новостию своею обозначающий постоянное течение времени, смену дней и годов и человеческих поколений, и вникая в то же время во внутренний смысл епископской хиротонии, ныне над тобою сонмом святителей совершенной, мы невольно мыслею своею останавливаемся на сочетании в жизни и истории начал временного и вечного, изменяемого и неизменного. Движение веков и поколений, могущество и честь, слава и богатство человеческие суть явления изменчивые, они приходят и уходят, а Бог и Его воля, Его уставы и повеления неизменны, они пребывают во веки… Времена идут и сменяются, а Богом установленные основы церковного строя и жизни остаются неизменными. В этом неизменном начале Божиих глаголов и повелений и заключается высший разум жизни, без которого она была бы бессмысленна и ничтожна…»^[19]

Представляя епископа Гермогена правящему архиерею Саратовской епархии епископу Иоанну (Кратирову), обер-прокурор Святейшего Синода Константин Победоносцев писал: «В исполнение Вашего желания и действительной для епархии потребности Святейший Синод посылает Вам викария, нарочито избранного. Преосвященный Гермоген по службе своей на Кавказе приобрел себе репутацию серьезного и заботливого деятеля, и в особенности по школьному делу»^[20].

Через некоторое время Константин Победоносцев написал епископу Иоанну: «Саратовская епархия вообще обращает на себя внимание и гражданских властей. Со всех сторон приходят жалобы на беспорядки управления и на распущенность духовенства. При болезненном ослаблении сил Вашего Преосвященства одному Вам трудно управлять делами. Нарочито для сего назначен в помощь Вам Святейшим Синодом викарий молодой, ревностный и способный. Посему существенно для дела, чтобы вы пребывали с ним в мире и доверии к нему. К сожалению, люди неблагодарные и лукавые… своими внушениями поселяют в Вас враждебное к нему чувство. Для Вашего собственного благополучия было бы необходимо Вам устранить их влияние и обратиться с доверием к Преосвященному Гермогену. В настоящее время он, пребывая в Преображенском монастыре, заботится об его устроении и об ограждении в нем порядка: и в сем не следует делать ему препятствия… Жалобы на злоупотребления и беспорядки в епархии умножаются… И в сем, как и в других делах, единственным Вашим помощником мог бы быть викарий: иначе люди, каким Вы, к сожалению, доверяете, могут привести Вас к неприятным последствиям»^[21].

Осенью 1902 года епископ Иоанн был вызван в Санкт-Петербург для участия в заседаниях Святейшего Синода. В марте 1903 года по невозможности управлять епархией по состоянию здоровья, он был уволен с Саратовской кафедры и назначен членом Московской Синодальной конторы и управляющим ставропигиальным Московским Симоновым монастырем.

21 марта 1903 года Преосвященный Гермоген был назначен епископом Саратовским и Царицынским. Довольно хорошо знавший его епископ Серафим (Мещеряков), не вполне сочувствовавший его аскетическому настроению и таким его качествам, как предпочтение церковного всему житейскому, но вполне отражавший общее умонастроение деятелей Высшего церковного управления, когда обязанностью архиерея виделась в основном административная деятельность, а его подвиг во образ великих святителей и учителей вселенских – исключительных аскетов, преобразивших свою душу с помощью Божией, – отходил, как незначительный, на второй план, – насмешливо писал об этом назначении митрополиту Киевскому и Галицкому Флавиану (Городецкому): «Гермоген – Саратовским; это ему за усердные молитвы. Достанется саратовским батюшкам; они такого фанатика религиозного еще не видели и не слыхали. Он им покажет, что значит архиерей-аскет!»^[22]

Став правящим архиереем, епископ Гермоген сразу же заявил свою программу: «Трудиться, трудиться и трудиться на благо паствы, в союзе мира и любви, в послушании власти, при полном единении сил и единодушном стремлении соработников принести пользу тем, для кого назначаются работы»^[23].

Владыка своим собственным примером, а также частыми беседами с духовенством и особыми циркулярами^[24] призывал духовенство к неспешному и строго уставному совершению богослужения, зная по опыту, что оно само по себе есть та благодатная сила, которая удерживает народ в ограде Церкви, возвращает отпадших и привлекает неверующих.

Службы Преосвященного Гермогена, строго уставные и всегда сопровождавшиеся поучениями, производили огромное впечатление: многие плакали от умиления и духовной радости – так благоговейно и трепетно молился владыка в алтаре перед престолом Божиим. Литургия начиналась с половины восьмого утра и заканчивалась иной раз около двух часов дня. Кроме воскресных и праздничных дней, владыка служил вечером по средам и пятницам. Во многих саратовских храмах Преосвященным Гермогеном было введено общенародное пение. В особо исключительных и важных случаях общественной и государственной жизни России владыка устраивал в Саратове и уездных городах и многонаселенных поселках ночные службы – с крестными ходами по городу и селениям, общим пением всех молящихся и поучениями проповедников. Для соблюдения порядка в крестных ходах им было учреждено при кафедральном соборе общество хоругвеносцев.

Первое, на что обратил внимание святитель при своем служении в Саратове, – это общий духовный упадок, особенно заметный в обителях, насельники которых самим образом жизни и собственным добровольным выбором пути особо призваны к духовной жизни и благочестию, призваны быть примером не только в исполнении внешнего строя монашеской жизни, но быть последователями Христовыми всецело, всем своим существом. Приглашенный епископом Гермогеном на должность инспектора Иоанникиевского епархиального училища протоиерей Сергий Четвериков, в 1905 году во время одной из поездок в Оптину пустынь пытавшийся исполнить поручение владыки – получить из знаменитой старцами пустыни опытного наставника, – вынужден был, однако, ему написать: «Я говорил с отцом настоятелем о Вашем желании иметь у себя в скиту опытного руководителя из числа братии Оптиной пустыни, но он сказал мне, что он не решается кого-либо послать к Вам – ибо действительно опытных руководителей в настоящее время в обители нет, а когда я указал ему на некоторых, он заметил, что они еще не вполне созрели…»^[25]

Епископ Гермоген обратился с подобной же просьбой к архимандриту Иосифу, настоятелю Свято-Андреевского скита на Афоне. В ответ тот написал: «…Ваше Преосвященство изволили обратиться к нам с просьбою (скажем откровенно) нелегкою для обители нашей, именно – чтобы прислать Вам для монастыря в город Саратов “хотя одного истинного и самоотверженного ревнителя иноческой и строго благочестивой жизни, который мог бы ввести в обители той благочиние и настоящие монашеские порядки в поведении иноков”. Задача – трудная и требует человека – недюжинного. Но как Вам не безызвестно, Владыко святый, что на Афоне вообще идут в монахи большею частью люди самые простые – от сохи да от бороны, а потому – люди малообразованные и недаровитые от природы, которые едва-едва могут только собой-то руководствовать по пути иноческого жития, а о руководствовании других таковые нижепомышлять дерзают. А потому и у нас в братстве выдающихся личностей очень-очень мало, так что даже для наших собственных учреждений – подворьев не найдем таких деятелей, которые бы вполне оправдывали возлагаемое на них послушание в настоящее время. А с другой стороны, и то нужно сказать откровенно, хотя с величайшим прискорбием, что нынешние времена – век упадка духовной жизни и оскудения духоносных мужей; прошел золотой век монашества, когда были огненные ревнители иноческого подвижничества, и прошел, кажется, безвозвратно… Упадок нравственности в обществе мирских христиан – от этого и в монашество приходят ныне люди большею частью душевно расслабленные и искалеченные страстями. По сим-то печальным причинам и в нашем обществе иноческом – скудость в истинных ревнителях строгого и терноносного иноческого жития. А если и есть некоторые личности, ревнующие искренно о своем иноческом звании, то их никакими силами невозможно будет убедить расстаться с безмолвием Афона и с сладостию пустынного жития, дабы, оставив тихую безмятежную пристань, ввергнуться в бурное бушующее море среди мира…

Простите, Владыко святый и отец чадолюбивейший! От души похваляем Ваше благочестивое желание и заботливое отеческое попечение о вверенной Вам обители, к сердцу принимаем усердно-убедительную Вашу просьбу и почти мольбу, вполне сознаем всю основательность ее и глубоко благодарим за внимание Ваше именно к нашей обители, – но при всем том, к прискорбию, вынуждены находимся ответить Вам отрицательно, потому что не в состоянии удовлетворить Вашу просьбу по вышеизложенным причинам…»^[26]

Ввиду усиления в Саратовской епархии борьбы старообрядцев, сектантов и безбожников с Православной Церковью, владыка особое внимание уделял миссионерской деятельности. Получение диаконского или священнического места в епархии Преосвященный обусловил обязательством со стороны получающего место изучить старообрядчество и сектантство, вести миссионерские беседы и быть в действительности миссионером – благочинническим, окружным, уездным или епархиальным. С целью борьбы с сектантством и насаждения православного учения, во всех городах и селах по благословению владыки стали устраиваться внебогослужебные пастырские беседы. В Саратове под руководством епископа проводились беседы во все воскресные и праздничные дни. Эти беседы предварялись кратким молебном, чередовались духовными песнопениями в исполнении архиерейского хора и оканчивались пением всех присутствующих. Беседы привлекали такую массу слушателей, что бывали дни, когда огромный зал музыкального училища, где они проходили, не мог вместить всех желающих. Кроме того, по благословению владыки велись особые беседы со старообрядцами и сектантами в Покровской церковно-приходской школе, во всех церквях Саратова, а также в учрежденных им столовых духовно-просветительского отдела Братства Святого Креста. Как богослужения церковные, так и внебогослужебные собеседования всегда оканчивались раздачей народу листков и брошюр религиозно-нравственного содержания. Печатному слову епископ придавал особое значение в борьбе с врагами Церкви. В противовес литературе отрицательной, безбожной, противоцерковной, в миллионах экземплярах брошюр и листков распространяемой среди народа врагами Церкви и государства, владыка раздавал литературу положительную и обличительную. С этой целью он преобразовал и расширил епархиальный печатный орган – «Саратовский духовный вестник» и учредил еженедельный «Братский листок»; еженедельные печатные издания по его благословению и при его поддержке появились в Балашове, Камышине и Царицыне.